Рукописное наследие Анны Ахматовой и проблемы его публикации
Судьба рукописного наследия Анны Ахматовой сложилась не менее драматично, чем ее собственная судьба. Многолетняя бесприютность, жизнь "на краешке чужого гнезда", замалчивание и травля, обыски и угроза ареста не способствовали сохранению архива. Рукописи и письма, уцелевшие после войны, были, по сидетельству Ахматовой, сожжены ею в Фонтанном Доме в ноябре 1949 г. после очередного обыска и ареста сына. В дальнейшем, вплоть до середины 1950-х годов Анна Андреевна старалась жить совсем без архива, сохраняя свои стихи (в частности - "Реквием") в собственной памяти и в памяти нескольких близких друзей. Только после XX съезда, после освобождения сына из заключения, когда произведения Ахматовой вновь стали печататься, она понемногу начала избавляться от "аграфии", как сама называла невольную привычку обходиться без карандаша и бумаги.
Личные архивные фонды Анны Ахматовой, хранящиеся ныне в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР в Москве (фонд 13; 228 единиц хранения) и в отделе рукописей Государственной публичной библиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (фонд 1073, 2160 единиц хранения), содержат, за небольшим исключением, рукописи, письма и документы лишь последнего десятилетия ее жизни и творчества.
Среди немногочисленных дошедших до нас рукописных материалов, отражающих творчество Анны Ахматовой за предшествующие полвека - с середины 1900-х до середины 1950-х годов ныне уже практически не осталось неопубликованных текстов. Вероятность обнаружения в неизученных еще личных архивах современников неизвестных произведений Ахматовой крайне невелика, однако ее все же не следует полностью сбрасывать со счетов. Стоит напомнить, в частности, о неожиданной находке Р.Д.Тименчиком в собрании художника Н.Э.Радлова автографов трех неизвестных стихотворений Ахматовой (тогда еще Анны Горенко) 1904-1905 гг.1
Остановимся подробнее на содержании и характерных особенностях рукописного наследия Анны Ахматовой последних лет ее жизни, находящегося в государственных архивохранилищах (главным образом, в ГПБ и в ЦГАЛИ). Самой ценной частью, можно сказать ядром этого рукописного наследия являются записные книжки Ахматовой 1956 - 1966г. Их сохранилось всего 23, в том числе 21 - в ЦГАЛИ СССР (ф.13, оп.1, ед.хр.96 - 116), одна в ГПБ (ф.1073, № 101) и одна в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) АН СССР (Разряд 1, оп. 1, № 175). Внешний вид книжек весьма разнообразен. Чаще всего это - дешевые блокноты с листами, скрепленными спиральной проволочкой; исключение представляют три книжки в изящных переплетах, подаренные Анне Ахматовой друзьями, а также две объемистые тетради, вплетенные в переплеты от книг: "Тысяча и одна ночь" (ЦГАЛИ, ед. хр. 110; 233 листа) и собрания сочинений М.Ю. Лермонтова (ед.хр.114; 268 листов).
Содержание записных книжек поистине универсально. Автографы стихотворений перемежаются в них с дневниковыми и мемуарными текстами, авторскими копиями писем и дарственных надписей, черновиками стихотворных переводов, библиографическими записями, выписками из книг, адресами и телефонами, подсчетами расходов... При этом бросается в глаза бессистемность, можно даже сказать хаотичность расположения текстов на страницах большинства записных книжек. Запись, обрывающаяся на полуслове, нередко продолжается в другой книжке или в той же, но через несколько страниц. Одна запись может быть сделана между строк другой, иногда в перевернутом виде. Карандашный текст часто в дальнейшем подвергается неоднократной правке разноцветными чернилами, причем определить, сколько времени прошло между первоначальной записью и различными слоями правки, чаще всего невозможно. Расположение записей часто далеко от хронологической последовательности. Близкие по времени и содержанию записи могут оказаться в разных книжках и, вместе с тем, на одной странице сплошь и рядом оказываются разновременные записи, никак не связанные между собой.
В упомянутых выше книжках "Тысяча и одна ночь" и "Лермонтов" тексты относительно более упорядочены. В них в основном соблюдается хронологический порядок записей. Однако и каждая из этих двух книжек не замкнута в себе. Одновременно с ними заполнялись другие книжки, и тексты нередко как бы "перетекают" из одной книжки в другую.
По содержанию и характеру записей к текстам записных книжек непосредственно примыкают, перекликаются с ними многочисленные черновые наброски и перебеленные тексты на отдельных листах, хранящиеся в ГПБ.
Для того, чтобы дальнейший анализ состава рукописного наследия Анны Ахматовой был более предметным, рассмотрим его содержание и проблемы публикации по следующим основным разделам: поэзия; проза; драматургия; письма и дарственные надписи.
Поэзия Ахматовой теперь уже практически полностью известна советскому читателю. В последние 3-4 года в нашей стране напечатаны, наконец, произведения, в течение долгих лет находившиеся под цензурным запретом, среди них "Реквием", "Черепки", "Немного географии", "Стансы", "Защитникам Сталина" и ряд других стихотворений. Находка новых, доныне неизвестных стихов Ахматовой маловероятна. Среди черновиков могут еще обнаружиться отдельные неизвестные строки, двустишия или четверостишия, а также варианты опубликованных стихотворений - но не более того.
Давно уже опубликованы и все стихотворные тексты из записных книжек Ахматовой. Академик В.М.Жирмунский использовал их в разделе "Другие редакции и варианты" подготовленного им издания2.
В то же время остаются нерешенными сложные текстологические проблемы, связанные с выбором основного, "канонического" текста многих, главным образом поздних, стихотворений Ахматовой. Поэтические тексты Ахматовой вообще отличаются повышенной вариативностью. Неоднократно переписывая свои стихотворения в записных книжках и на отдельных листах, даря свои автографы друзьям и знакомым, Ахматова часто варьировала их тексты; исправляла от руки отдельные слова и строчки в подарочных экземплярах изданных сборников; читая наизусть свои стихи с эстрады или для записи на магнитофон, также вносила порой в их текст неожиданные изменения. Отличить сознательные изменения творческого характера от случайных ошибок памяти часто бывает очень трудно. Приведу лишь некоторые примеры:
Стихотворение "Памяти М.А.Булгакова", датированное 1940 г., при жизни Ахматовой не публиковалось. Долгие годы оно, как и многие другие стихи Ахматовой этого периода, не заносилось ею на бумагу, а хранилось в ее памяти, а также в памяти вдовы М.А.Булгакова - Елены Сергеевны. Сохранившиеся беловые автографы этого стихотворения относятся к началу 60-х годов. В автографе, хранящемся в ЦГАЛИ, последняя строка читается: "Скрывая дрожь предсмертной боли". Так эта строка напечатана при первой публикации стихотворения (День поэзии. Л., 1966) и в большинстве последующих изданий. Однако в собрании В.Я.Виленкина имеется автограф (воспроизведенный в его книге "В сто первом зеркале"), где эта строка читается: "Скрывая дрожь смертельной боли". Такое чтение представляется лучшим. "Предсмертная боль" - это всего лишь медицинский симптом, "смертельная боль" может быть не только телесной, но и душевной. Однако нет никаких объективных показателей для предпочтения одного авторского варианта другому. Текстологу приходится полагаться на свое внутреннее убеждение, что, конечно, не вполне соответствует требованиям научной текстологии.
Последняя строка стихотворения "Данте" в автографе и во всех изданиях, начиная с 1940 г., звучит: "Вероломной, низкой, долгожданной...", однако, читая это стихотворение на торжественном вечере, посвященном 700-летию со дня рождения Данте в Большом театре в Москве в октябре 1965г., Ахматова произнесла эту строку иначе: "Вероломной, нежной, долгожданной..." Что это - последняя авторская воля или случайная оговорка? Ответить на этот вопрос очень трудно. Особенно важной, но не менее сложной является проблема освобождения ахматовских поэтических текстов от искажений, являющихся следствием "автоцензуры", когда Ахматова была вынуждена "приглаживать" первоначальный текст ради того, чтобы он мог быть напечатан. Разумеется, при этом Ахматова сама определяла меру уступок, на которые она была готова пойти; в противном случае она отказывалась от публикации стихотворения. По всей вероятности, именно такими соображениями вызвана авторская правка трех стихотворений цикла "Шиповник цветет", произведенная в 1963 г. при подготовке цикла к публикации в сборнике "Бег времени". В стихотворении "Ты выдумал меня. Такой на свете нет..." в авторской машинописи читалось: "Откуда унеслась стихов казненных стая". Рукой Ахматовой "казненных" исправлено на "сожженных". Так и печатается с тех пор во всех изданиях. В стихотворении "В разбитом зеркале" первоначальный машинописный текст: "А был он мировою славой/ И грозным вызовом Судьбе" изменен Ахматовой на "И стал он медленной отравой/ В моей загадочной судьбе". В стихотворении "Пусть кто-то еще отдыхает на юге..." строки "И, кажется, тайно глядится Суоми/ В пустые свои зеркала" заменены на "Где странное что-то в вечерней истоме/ Хранят для себя зеркала", а в строке "Как финский зазубренный нож" слово "финский" исправлено на "старый". Подходя к этой правке с формальных позиций, можно констатировать, что мы имеем дело с авторской волей, поскольку все эти изменения внесены в текст рукой Ахматовой. Однако Ахматова, по всей вероятности, руководствовалась в этих случаях "осознанной необходимостью", которую, разумеется, никак нельзя отождествлять со свободой.
В прижизненных и посмертных изданиях конец стихотворения "А вы, мои друзья последнего призыва!.." печатается в таком виде:
"Да что там имена!
Ведь все равно - вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами -
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
Между тем при первой публикации в журнале "Знамя" 1945 г. эти строки выглядели по-другому:
Да что там имена! - захлопываю святцы;
И на колени все! - багровый хлынул свет,
Рядами стройными проходят ленинградцы,
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.
А в автографе 1944 г. вместо "для славы" читалось для "Бога".
Как же следует поступать, печатая эти стихи в современных изданиях? Вопрос этот сложнее, чем это иногда представляется.
Казалось бы в подобных случаях следует отдавать предпочтение первоначальным рукописным текстам перед опубликованными. Однако это рискованный путь. Очень легко, начав с исправления явных случаев постороннего вмешательства или "автоцензуры", незаметно для себя перейти к случаям менее определенным, когда авторские изменения первоначальных текстов могли быть вызваны творческими соображениями, а не привходящими обстоятельствами.
Выдвинутое и всесторонне аргументированное академиком Д.С.Лихачевым требование, чтобы любое текстологическое решение непременно опиралось на исчерпывающее изучение истории данного текста, в принципе неоспоримо. Однако трудность заключается в том, что восстановить в полной мере историю конкретного текста часто не удается. В ней зияют пробелы, заполнить которые текстолог не в силах. Даже если, как в случае со стихами из цикла "Шиповник цветет", сохранились источники, позволяющие определить время, обстоятельства и характер авторской правки, главное остается для текстолога недоступным. Никакими средствами невозможно проникнуть в мысли и переживания автора, изменяющего свой текст, определить меру его внутренней свободы и несвободы.
Справедливо и суждение А.А.Гришунина, решительно выступившего против "догматической текстологии", абсолютизирующей "правило авторской воли": "интуиция, вкус, чувство художественной меры и такта, воображение, вдохновение, специфическая филологическая талантливость - все эти качества - необходимая принадлежность текстолога"3. Тем не менее надо обладать большой самоуверенностью, чтобы при выборе того или иного чтения в качестве основного полагаться на собственную интуицию, вкус, воображение и чувство меры! Ведь так легко убедить самого себя в правильности сделанного выбора и намного труднее убедить в этом коллег-текстологов и, главное, читателей.
Не может текстолог не считаться и с издательской традицией, особенно если она восходит к прижизненным публикациям, так или иначе санкционированным автором, а также и с инерцией читательского восприятия. Внимательный и небезразличный читатель болезненно воспринимает любые изменения в давно ему знакомых, часто запомненных наизусть и полюбившихся текстах. Во всяком случае он вправе требовать от текстолога убедительного объяснения внесенных изменений. Поэтому такие изменения допустимы лишь в изданиях, снабженных текстологическим комментарием. Можно простить текстологу нерешительность, даже известный консерватизм, но отсебятину - никогда!
Если поэтические произведения Ахматовой почти полностью известны читателям, то этого никак нельзя сказать об ахматовской прозе. Она до сих пор более чем наполовину остается неизученной и неопубликованной.
У Анны Ахматовой - поэта par excellence - с прозой были сложные отношения.
В одном из вариантов автобиографии Ахматова писала: "Проза всегда казалась мне и тайной и соблазном. Я с самого начала все знала про стихи - я никогда ничего не знала о прозе. Я или боялась ее или ненавидела. В приближении к ней чудилось кощунство, или это означало редкое для меня душевное равновесие"4. В отличие от многих поэтов - своих старших и младших современников - Блока и Брюсова, Гумилева и Мандельштама, Пастернака и Цветаевой, Анна Ахматова вплоть до середины 50-х годов почти совсем не писала прозы. Немногочисленные опыты военных и первых послевоенных лет были уничтожены ею в конце 40-х годов и не дошли до нас. При ее жизни из прозаических произведений были опубликованы только литературоведческие исследования, проливающие новый свет на творчество Пушкина, немногочисленные рецензии и интервью, а также автобиографический очерк "Коротко о себе".
Только в конце жизни, приближаясь к своему семидесятилетию, Анна Ахматова остро ощутила почти полное отсутствие прозаических произведений в своем творчестве как зияющий пробел, требующий заполнения. При этом в ее замыслы вовсе не входило занятие художественной беллетристикой. Привлекала ее мемуарная и автобиографическая проза, лучшие образцы которой она находила у Пастернака и Мандельштама. Размышляя над планом прозаической книги, Ахматова писала: "Успеть записать одну сотую того, что думается, было бы счастьем. Однако книжка -двоюродная сестра "Охранной грамоты" и "Шума времени" - должна возникнуть. Боюсь, что по сравнению со своими роскошными кузинами она будет казаться замарашкой, простушкой, золушкой и т.д. Оба они (и Борис и Осип) писали свои книги, едва достигнув зрелости, когда все, о чем они вспоминают, было еще не так сказочно далеко. Но видеть без головокружения девяностые годы XIX века с высоты середины XX века почти невозможно"5.
В последние годы жизни Ахматовой объем написанного ею в прозе намного превосходит объем написанного в стихах. Однако все прозаические тексты, сохранившиеся на страницах ее записных книжек и на отдельных листках, являются, по сути дела, черновиками, разрозненными фрагментами так и не написанной Ахматовой книги о себе и людях своего поколения. Эта особенность прозы Ахматовой ставит перед текстологом чрезвычайно сложные проблемы.
Прежде всего, не ясно, в каком порядке следует печатать эти отрывочные заметки, связь между которыми несомненно существует, но выявляется с трудом и далеко не бесспорна. Этот вопрос поднимался, в частности, и на научных заседаниях, состоявшихся в год столетнего юбилея Анны Ахматовой. При этом весьма компетентные знатоки ее творчества (Э.Г.Герштейн, А.Г.Найман, Р.Д.Тименчик) высказывались в том смысле, что надо бы печатать записные книжки Ахматовой "так, как они есть", не компонуя материал по усмотрению публикатора.
Такой метод публикации записных книжек и других черновых текстов Ахматовой представляется самым легким, избавляющим публикатора от решения многих трудных вопросов. Однако он, по нашему мнению, не только нецелесообразен (поскольку не дает возможности соединять механически разъединенные части текстов даже в тех случаях, когда их связность очевидна), но практически неосуществим. Как уже отмечалось, в записных книжках встречаются тексты, написанные в перевернутом виде, тексты, записанные поперек или между строк другого текста. Ясно, что публикация их в таком виде невозможна. Для этого следовало бы прибегнуть к фотомеханическому воспроизведению записных книжек, что, конечно, тоже интересно, но не заменяет научного издания. И возможно ли отказаться от компановки текстов, сохранившихся на разрозненных листках? Как ни располагай их на страницах издания, все равно получится, что они скомпанованы, сгруппированы публикатором, поскольку порядок их расположения не был указан автором.
Разумеется, работа текстолога в любом случае должна быть свободна от какой-либо предвзятости и подконтрольна читателю. Для этого существует система приемов, давно известных археографам и текстологам. Необходимо указывать архивный шифр и листы оригинала, на которых находится публикуемый текст; надо четко обозначать начало и конец каждого фрагмента. Перекрестные ссылки позволят читателю установить содержательную связь или механическое соседство разных текстов между собой. Фотографии отдельных страниц помогут читателю воочию представить себе внешние особенности оригиналов. Наконец, можно снабдить издание указателем, дающим возможность установить, каким листам оригинала соответствуют такие-то страницы издания. Все это необходимо и возможно.
Но необходимо вместе с тем и воспроизвести в издании связный текст, если начало его оказалось в одной книжке, а окончание в другой, причем перенос текста из одной книжки в другую нередко обозначен в оригинале самой Ахматовой. Если текст переписывался автором в разных книжках и на отдельных листах дважды или трижды с незначительными изменениями, то целесообразно напечатать в качестве основного последний по времени текст, а из двух других под строкой привести разночтения. Все это - общепринятая методика, и странно, что приходится доказывать квалифицированным коллегам целесообразность ее применения.
Изучение записных книжек привело, в частности, к установлению неизвестного прежде факта, что Ахматова в последние годы жизни регулярно вела дневник. Дневниковые записи разбросаны по страницам записных книжек вперемежку со стихами, мемуарными записями, черновиками переводов, адресами, телефонами... Иногда эти разнохарактерные записи близки по времени, иногда разновременны, что устанавливается сличением почерка и чернил; иногда можно установить содержательную связь между расположенными рядом дневниковой и мемуарной записями, но ничуть не реже такая связь устанавливается между записями, расположенными далеко друг от друга. Во всех подобных случаях целесообразно перекрестными ссылками указывать на связь между текстами, но представляется несомненным, что дневниковые записи Ахматовой должны публиковаться в хронологической последовательности независимо от того, в каких книжках и на каких листах они расположены.
Все предпринимавшиеся до сих пор публикации автобиографической, мемуарной и дневниковой прозы Ахматовой являются, по сути дела, лишь первыми шагами к ее полному изданию. Первые разрозненные публикации отрывочных текстов, осуществленные в 70-е и начале 80-х годов Л.А.Мандрыкиной, Е.И.Лямкиной, Р.Д.Тименчиком, были объединены в 1986 г. во втором томе Сочинений Анны Ахматовой, выпущенных издательством "Художественная литература". В юбилейном 1989 г. введены в читательский обиход неизвестные прежде образцы ахматовской прозы6. Более полная ее публикация готовится для тома "Литературного наследства", специально посвященного жизни и творчеству Анны Ахматовой. Полностью проза Анны Ахматовой станет известной лишь тогда, когда осуществится полное издание ее записных книжек.
Материалы записных книжек позволят также пополнить существующие публикации воспоминаний Ахматовой о Блоке и М.Лозинском, а также ее "Прозу о Поэме".
Имеются в рукописном наследии Ахматовой и драматургические тексты. Они столь же фрагментарны, как и страницы ахматовской прозы. В большей своей части они подчинены замыслу пьесы, фигурирующей в рукописях под разными названиями: "Энума элиш", "Пролог или Сон во сне".
Публикацию фрагментов текста пьесы, хранящихся в архиве Ахматовой в ГПБ, предпринял недавно М.М.Кралин7. В предисловии к публикации он совершенно справедливо отметил, что "попытка смысловой систематизации незаконченного и не систематизированного в каком-либо порядке текста, - довольно рискованный эксперимент". По независящим от публикатора причинам он не мог использовать фрагменты текста пьесы, содержащиеся в записных книжках Ахматовой. Однако и в этих условиях предпринятая М.М.Кралиным попытка, думается, не является бесплодной. Она кладет начало изучению драматургии Анны Ахматовой, оставшейся до настоящего времени неизвестной.
Эпистолярное наследие Анны Ахматовой не собрано и не изучено. Отдельные разрозненные публикации8 представляют несомненный биографический и историко-культурный интерес, но пока не позволяют с уверенностью говорить о значении писем в рукописном наследии Ахматовой, об особенностях ее эпистолярного стиля. Выявление и публикация ахматовских писем, находящихся в архивохранилищах и в личных собраниях, является насущной и первоочередной задачей. Следует отметить, что в записных книжках Ахматовой содержатся черновики нескольких десятков ее писем последних лет.
По-видимому, значительно больше, чем писем, сохранилось дарственных надписей Ахматовой на ее книгах9. Черновики и авторские копии многих надписей также содержатся в ее записных книжках.
Год столетия со дня рождения Анны Ахматовой должен стать переломным в опубликовании ее литературного наследия. Наряду с журнальными публикациями отдельных фрагментов этого наследия, которые, по-видимому, будут продолжаться, необходимо активизировать подготовку тома "Литературного наследства", в котором намечено издать записные книжки и другие черновые рукописи Ахматовой, а также академического собрания ее сочинений, к работе над которым приступает Институт мировой литературы. Думается, что и сложные текстологические вопросы, о которых говотся в данной статье, найдут убедительное решение только в ходе практической работы по подготовке рукописного наследия Анны Ахматовой к изданию.
Примечания:
1. Памятники культуры. Новые открытия. 1979. Л., 1980. С. 140-144.
2. Ахматова А. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. Библиотека поэта. Большая серия. С. 383-430.
3. Гришунин А.Л. О методе текстологии / Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз.1989. № 4. С. 297.
4. Ахматова.А. Соч.: В 2 т. М., 1986. Т. 2. С. 239, 429.
5. Там же. С. 253.
6. Ахматова А. Листки из дневника: (О Мандельштаме) / Публ. В.Я. Виленкина // Вопр. лит. 1989, № 2; Ахматова А. Автобиографическая проза. Из дневниковых записей / Публ. Р.Д. Тименчика и В.А. Черных // Лит. обозрение. 1989. № 5; "Самый непрочитанный поэт". Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве / Публ. В.А. Черных // Новый мир. 1989. № 4; Ахматова А. Страницы прозы. М., 1989. (Библиотека "Огонек". № 49).
7. Искусство Ленинграда. 1989. № 1. С. 12-35.
8. Письма А.А.Ахматовой В.Я.Брюсову / Публ. Г.Г.Суперфина и Р.Д.Тименчика // Зап. Отдела рукописей ГБЛ. Т. 33. М., 1972; Письма // Ахматова А. Соч.: В 3 т.. Париж, 1983. Т. 3. Ранние письма А.А.Ахматовой. Публ. Э.Г.Герштейн // Новый мир. 1986. № 9; Переписка Блока с А.А. Ахматовой. Публ. В.А. Черных // Александр Блок. Новые материалы и исследования. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. М., 1987; Избранные письма // Анна Ахматова. Я - голос ваш... М., 1989; Письма А.А.Ахматовой В.А.Горенко / Публ. М.М. Кралина // Звезда. 1989. № 6; А.А.Ахматова в письмах к Н.И.Харджиеву / Публ. Э.Г.Бабаева // Вопр. лит. 1989. № 6; Письма Анны Ахматовой Э.Г.Герштейн // Там же.
9. Статья и публикация "Дарственные надписи А.Ахматовой как материал творческой биографии" подготовлены К.М.Поливановым для тома "Литературного наследства", посвященного Ахматовой.